— Это неважно, — я подарила ему самую очаровательную из своих улыбок. — Ведь важно, не кто победил, а что победило.

И, видя, что он до сих пор ничего не понимает, я медленно, отчетливо, чтобы до него, наконец, дошло, произнесла:

— Сегодня Лоренцо Верачини играл «Эхо» Вячеслава Горячева.

Змеиные глаза широко раскрылись. Олег Вадимович побледнел и, отвернувшись в сторону, тяжело и коротко задышал, словно ему внезапно перестало хватать воздуха.

— Три дня назад мы сыграли с ним в карты — на желание, а по-вашему — на пари, — зевнула я. — Так, шутки ради… Он, разумеется, проиграл. А проигравший, как вы говорили — исполняет желание победившего! Так? Мое желание было простым — исполнить на третьем туре «Эхо». Таким образом, кто бы из нас ни победил, я или он, условие пари Залевского оказалось бы выполнено. Музыкант без диплома! Вот что сказано в условии. Имен там не было, — и я снова зевнула. — Нельзя ли ехать побыстрее?

Чекнецкий по-прежнему сидел, отвернувшись. От моих слов он только вжался в кресло и ничего не ответил. Машина съехала на обочину и прислонилась к какому-то столбу.

Внезапно мне расхотелось смеяться и злорадствовать. Я видела перед собой потрясенного и раздавленного человека. Его спина беззвучно вздрогнула, и у меня окончательно пропало желание что-либо добавлять.

Когда через минуту он повернулся ко мне, взгляд его был тверд и прям. Из глаз куда-то ушла чернь, и они перестали напоминать узкие змеиные щели.

— Кто-то из мудрых сказал: «Если ты не можешь победить врагов силой — победи их разумом». Я восхищаюсь тобой, Даша, — прозвучал в тишине его голос.

Пожалуй, было мужественно — произнести это.

— Поехали… — тихо ответила я.

Оставшийся путь мы проехали молча. Руки водителя вновь обрели уверенность, и машина шла ровно и мягко.

Наконец, вдали показались огни аэропорта. Не доехав до стоянки метров сто, Чекнецкий притормозил.

— Здесь я высажу тебя, — сказал он.

— Но здесь нельзя!.. — удивилась я.

— Не бойся! — улыбнулся он почти дружески. — Они не видят меня.

— Кто не видит? — не поняла я.

— Никто. Машина никому не видна, — ответил он и добавил: — Счастливого тебе пути.

С этими словами мой поверженный противник извлек откуда-то из-за спины большую алую розу. Я могла поклясться, что раньше ее там не было.

— Это лишнее, — покачала я головой и, распахнув дверцу, вышла из невидимого «Фиата».

— Прощай, Даша! — донеслось мне в спину, когда, катя за собой чемодан, я направилась в сторону аэропорта.

Это «прощай» облетело меня со всех сторон и исчезло с легким порывом ветра.

Я хотела ответить ему, но, обернувшись, увидела только дорогу, деревья за низким каменным бордюром и несколько незнакомых машин, равнодушно спешащих вперед.

ГЛАВА 67

Свой город я застала сырым и промозглым и сразу затосковала по солнечной Италии, хотя и там случались необъяснимо холодные ночи.

К моему удивлению, в родном аэропорту меня встретил Степка. Он прижимал меня к себе, хвалился: «Я помнил, когда ты прилетишь! Я знал, я же видел билеты!..» и вьюном вертелся вокруг меня.

Позже мы ехали с ним в машине по залитому дождем асфальту, и он трещал без умолку. О том, что получил в наследство квартиру Бориса Тимофеевича, о том, что у меня в прихожей вот уже неделю непрерывно разрывается телефон, и о том, что Стас Ревицкий, узнав, что он едет меня встречать, сам отдал ему свою видавшую виды «пятерку».

А я смеялась и теребила его отросшие рыжие волосы…

Но сердце мое было далеко.

Лишь возле дома Степка вдруг спохватился:

— А ты-то как, принцесса? Победила, конечно?

— Конечно, победила, — ответила я. — А как же иначе?

А потом был роскошный ужин, затянувшийся почти до самого утра, но, рассказывая Степе о своих миланских приключениях, я чувствовала, как в душу с каждой минутой все сильнее невидимкой вползает тоска. Она прорастает в каждую ее клеточку, и уже дрожат на ресницах незваные и непрошеные слезы.

В полуправдивом повествовании я не упомянула о Лоренцо, и рыжик не понимал, отчего я так грустна, если все закончилось столь замечательным образом?..

Лежа в своей уже забытой уютной кровати, я думала о нем… Такой красивый… такой нежный… Он остался там, в далеком Милане, он победил и счастлив.

Прекрасного принца окружают красивые, веселые юные итальянки, а я была для него лишь коротким приятным эпизодом. Только и всего.

Глупо рассчитывать на что-то большее.

Прижимаясь к подушке, я плакала.

Неужели я, как Алька, буду теперь вспоминать каждую минуту, проведенную с ним, каждый его жест, обостренный до предела в моей памяти?..

Сладкие дни и ночи, уходящие все дальше и дальше…

Нет, не буду…

Но пока они еще так близко, эти мгновения счастья! Они трепещут у самого сердца, они терзают меня острее ножа. Вот он, смеясь, выбегает из моря с раковиной в руках… вот мы, обнявшись, гуляем по Кремоне… вот, проголодавшись, едим вкусную фокаччу…

Я так поспешно сбежала, не оставив ни телефона, ни адреса… Я не хотела мешать ему. Не хотела, чтобы он давал обещаний, которые не сможет выполнить. Не хотела продлевать дольше это обреченное на разрыв знакомство.

Почему я этого не хотела? — зарыдала я в голос. — Пусть бы случилась наша неотвратимая разлука, но, возможно, это произошло бы постепенно, а не так, словно из сердца вырвали кусок… Отчего я такая гордячка?!

Правильно Степа называет меня принцессой… Я надменная и глупая!

И я снова уткнулась в подушку, молчаливо вбирающую мои горькие слезы.

И ее домашнее ласковое тепло еще долго успокаивало мою вздрагивающую голову.

…Наконец, приняв тяжелое, но неизбежное решение забыть Лоренцо навсегда, я заснула горьким, беспокойным сном.

И даже в этом сне я чувствовала, как щекочут мою щеку нежные шелковые пряди и касается тонкой кожи поцелуй черешневых губ…

Через три дня вернулись веселые, загорелые и отдохнувшие родители и Алешка, они наперебой рассказывали об Италии, и, признаюсь, мне стоило больших усилий не вставить в их воспоминания парочку впечатлений о стране с необыкновенным ароматом…

Слава богу, что к этому времени я успела пересдать музлитературу на пятерку и получить диплом с отличием об окончании музыкального училища.

Прошла еще неделя, и все случившееся со мной стало казаться сном — уже уходящее в прошлое путешествие в Милан, и соленое море в рыбацкой деревне, и сцена консерватории…

И его поцелуй уже не так больно горел на щеке.

И поэтому, когда однажды вечером Алешка загадочно объявил: «Даша, тебе письмо!», я немного растерялась — сейчас никто не пишет писем… кто мог прислать мне его?

Можно было, конечно, подумать, что это Борис Тимофеевич благодарит меня за содеянное, но после моего возвращения прошло уже много дней, а Борис молчал, и я поняла, что ему больше не разрешено общаться со мною.

Торопливый неровный почерк… Английские слова вперемежку с итальянскими… Я задохнулась восторгом и острой болью, надеждой и неверием, отчаянием и почти небывалым счастьем.

«Моя bella, bellissima! Моя Даша! Не проходило и дня, чтобы я не вспоминал о тебе. Каждый день я ездил к морю, лежал на тех же камнях… Но теперь я был один, и это было уже не то море, и не то солнце, потому что рядом со мной не было тебя.

Когда ты скрылась в тот последний вечер, я всюду искал тебя. Я приезжал в гостиницу, но мне сказали, что ты уже уехала в аэропорт. Я поехал вслед за тобой, но не успел. Ты была уже в небе, такая любимая и далекая.

С тех пор меня каждый вечер, как магнитом, влекло к «Морской раковине». Я гулял и смотрел на наши с тобой окна, зная, что тебя там уже нет. И вдруг сегодня — о, это просто чудо! — я встретил Сесиль. Она сказала, что ты оставила для меня послание. И отдала мне маленький листок в клеточку. Там был твой адрес. Почему она не отдала его раньше? Не знаю. Но я знаю, что теперь у меня снова есть моя Даша. Позвони мне, как только получишь мое письмо. Так скоро, как это будет возможно. Я буду ждать. Лоренцо Верачини».